ОТНОШЕНИЯ С РОССИЕЙ.

Владимир Путин

  «Де Факто» N 06/157 (12/2020թ.)

 Моя первая встреча с Путиным после того, как он был избран президентом России, состоялась в мае 2000 года в Минске, на саммите СНГ. Путин абсолютно не был похож на властного Ельцина. Его манера общения, мягкая и доверительная, располагала к откровенности. Он как бы подчеркивал, что готов к открытым, дружеским отношениям. Все сразу же заметили его хорошую переговорную реакцию и тонкое чувство юмора. Вел он себя просто, потре6ности в услужливости окружающих не испытывал - мог скинуть с себя пиджак сам и сам же спокойно повесить его на спинку кресла, президентским статусом не кичился, с помощниками обращался подчеркнуто вежливо и тепло. Мне это импонировало и почему-то подсказывало, что у нас с ним сложатся хорошие, дружеские отношения.

На одной из встреч, в Овальном зале Кремля в мае 2002 года Путин, мельком просматривая заметки к беседе, сказал, что их МИД пишет, будто бы мы в Армении какими-то ухищрениями не допустили РАО ЕЭС к приватизации электрических сетей, чтобы продать компанию британцам. Это было абсолютной неправдой!

До приватизации я встречался с Чубайсом, тогда руководителем РАО ЕЭС, - мы сами вышли с предложением приобрести распределительные сети Армении. Встреча состоялась по моей инициативе в нашем посольстве в Москве. Чубайс удивился, поскольку мы первыми в СНГ были намерены приватизировать электрические сети, но в итоге сказал, что им это неинтересно и что они сейчас заняты реформой энергетики России. Я рассказал Путину об этой встрече и сказал, что в записке, мягко говоря, неправда и что это легко проверить у Чубайса. Путин предложил мне продолжить встречу в его кабинете, и мы перешли туда. Он связался с Чубайсом, предупредил, что он на громкой связи и что президент Армении рядом с ним. Поинтересовался его отношением к приватизации электрических сетей в Армении. Чубайс сказал, что встречался со мной по этому поводу, и в точности передал содержание нашей беседы, подтвердив тем самым, что докладная МИДа, которую подготовил сотрудник, ответственный за отношения с Арменией, полностью надуманная - просто срисованная с потолка. Я тогда сказал Путину, что готов к абсолютно честным отношениям, но для того, чтобы избежать недоразумений в дальнейшем, желательно разобраться, откуда берутся такие записки.

После этой встречи каждый раз, когда в докладных российских ведомств относительно Армении появлялся какой-то, пусть даже легкий, негатив, Путин на наших встречах давал мне почитать их выжимку и спрашивал, что соответствует действительности, а что нет. Это доверие я оценил и ни разу за многие годы ни в одной обсуждаемой теме не позволил себе искажений или неточностей, а нашу позицию всегда объяснял ясно, без ретуши и каких-либо аранжировок. Думаю, что нам с Путиным удалось в те годы построить очень доверительные партнерские отношения, что нечасто встечается в межгосударственных делах.

Были у нас и очень сложные переговоры - переговоры о цене на газ, закупаемый в России. В 2003 году мы устно договорились с Газпромом, что цена фиксируется на пять лет, но уже через пару лет Газпром предупредил нас о ее пересмотре. Это были звездные времена Газпрома, когда цены на газ везде росли, а о сланцевой революции говорили лишь аналитики. Объяснил свою позицию Газпром так: цены растут для всех, и Армения не может быть исключением. Я же считал, что может! Мы были единственной страной, где Газпром был допущен к газораспределительным сетям, и он владел 45 процентами совместного предприятия Армросгазпрома. Газпрома тогда все не на шутку побаивались, а особая цена на газ могла бы стать для других стран стимулом привлекать его в свои внутренние газотранспортные сети. Кроме того, я считал и считаю, что договоренности должны соблюдаться, даже если они не формализованы.

В декабре 2005 года на встрече с Путиным в Сочи тема газа стала основной. Миллер, глава Газпрома, ссылался на отсутствие каких-либо контрактов и отказывался признавать, что такие договоренности существовали. Меня это разозлило и завело, потому что разговор о цене на газ состоялся тогда у меня в офисе, непосредственно со мной, и я очень хорошо помнил эту встречу. Переговоры быстро переросли в конфронтацию, что не предвещало ничего хорошего. Стороны стояли на своем, напряжение нарастало, время шло... Я не скрывал своего раздражения и явно стал излишне резок. Тут стали подавать обед. Мне было не до еды: внутри все кипело от возмущения! Подорожание газа повлияло бы на темпы роста экономики, и мне было важно этому воспрепятствовать. Когда принесли закуски, я к ним не притронулся; подали какой-то суп – я не притронулся и к супу; потом то же самое с основным блюдом и десертом. Мы сидели делегациями напротив друг друга, и я видел, что никто из наших тоже не прикоснулся к еде - все шесть человек. Озадаченные официанты, не понимая, что происходит, забирали нетронутые с нашей стороны стола. Разговор продолжался в крайне неловкой и натянутой ситуации: во время обеда одна сторона стола, к тому же приглашенная, не притрагивалась ни к одному блюду.

К концу этого «обеда» стало ясно, что результат встречи будет нулевым. Я сухо сказал, что нам пора вылетать и мы уезжаем. Тут наши пресс-секретари - Алексей Громов и Виктор Согомонян - в явном замешательстве стали говорить, что армянские и российские журналисты ждут уже часа два и что мы должны выйти на заявленную совместную пресс-конференцию, иначе начнутся всякие пересуды. Я отказался наотрез, ответив, что мне нечего сказать журналистам, так что пусть пресс-секретари придумают что-нибудь - мол, спешили, не успели, устали, может, что-то еще... Они вернулись минут через пять и предложил компромиссный вариант, без пресс-конференции: «Может, вы просто вместе выйдете к журналистам, посидите с ними немного, пиво попробуете?» Я ответил: «Пиво можно, но позаботьтесь, чтобы никто вопросов не задавал, иначе я выплесну на них все, что сейчас думаю».

Я действительно не хотел, чтобы провальные переговоры вылились во взаимные публичные обвинения. Любой конфликт гораздо труднее улаживать, если он выносится наружу: тогда приходится не только искать решения, но и думать, как их преподнести общественности, чтобы сохранить лицо. Такое развитие событий лишь усложнило бы наше дальнейшее общение. К тому же это был первый проблемный случай во взаимоотношениях, и мне не хотелось обострять и без того неприятную ситуацию.

Мы с Путиным посидели в пресс-центре с журналистами минут десять. Наши пресс-секретари показали, что свое дело знают: пиво было, вопросов не было, - так, какие-то ремарки о погоде, о море и еще о чем-то.

Вернувшись в предоставленный нам коттедж, я увидел хмурые и обеспокоенные лица членов нашей делегации. Бросил взгляд стол, где до этого были бутерброды, орешки, сухофрукты - словом, все то, что обычно ставят, принимая гостей, _ стол был чист: все съедобное уже убрали. Тут до меня дошло, что я лишил всю нашу делегацию вкусного обеда.

Вопрос цены на газ все же разрешился, но только месяц спустя - уже на нашей следующей встрече с Путиным, в Москве, в январе 2006-го прямо накануне дней Армении в России. Завершив переговоры, все члены делегаций в хорошем настроении обменивались рукопожатиями, прежде чем разойтись. Решение было компромиссным - не таким, как мне хотелось бы, и я, все еще злой, демонстративно не подал руку Миллеру. Думаю, был не прав: мое настроение не должно возобладать над протокольной этикой, тем более что решение все-таки было найдено - и, конечно, не без Миллера.

Любопытно, что налаживать хороший личный контакт с должностными лицами России было гораздо легче, чем выстраивать отношения с министерствами и ведомствами. На институциональном уровне государственные органы России медленно и с трудом преодолевали не только идеологическое наследие прошлого, но и привычные представления о своей значимости и границах влияния, оставшиеся с советских времен. После распада СССР российское общество еще долго воспринимало прежние советские республики как свою периферию. Как ни странно, но и в самих бывших республиках у многих было такое же самовосприятие. Это объективно отражало конфликт между логикой протекавших глобальных процессов и все еще сильными настроениями тех, для кого распад Советского Союза был трагедией, требующей исправления. Все республики бывшего СССР в той или иной степени зависели друг от друга - через энергоносители, транспортные или другие коммуникации, унаследованную производственную кооперацию, причем зависимость эта была резко асимметричной: Россия в ней явно доминировала. Как в таких реалиях уйти от почти неизбежных вассальных отношений? Как добиться уважения, несмотря на колоссальную разницу в потенциале?

Для меня ответ был однозначным: успешными реформами, высокими темпами развития страны, ее привлекательностью для бизнеса и надежностью как партнера. Мы должны были отличаться высокой

организованностью и четко сформулировать внутренние и внешние приоритеты, не поддаваясь искушению лавировать между Москвой, Брюсселем и Вашингтоном в поисках новых поводырей и краткосрочных выгод. Застольных разговоров о вековой российско-армянской дружбе было уже явно недостаточно: никому не интересно общение с постоянно ноющим и просящем взаймы соседом. Мы должны были измениться, осознать, что уважение не покупается и не вымаливается, а приобретается тяжелым трудом и настойчивыми усилиями.

Опираясь на эти принципы, нам удалось создать образ привлекательной, динамично развивающейся Армении, несмотря на сохраняющиеся проблемы с границами и неурегулированность карабахского конфликта. За эти годы связи с Россией стали еще более прочными и многогранными. Отношения между президентами проецировались на уровень министров и ниже. Они же позволяли межправительственной комиссии работать эффективно, шаг за шагом искать и находить взаимовыгодные решения практически по всем направлениям двусторонних отношений. Российский бизнес, увидев реальные изменения в Армении, потянулся к нам, причем в самые разные сферы: банки, телеком, горнорудная отрасль, транспорт, металлургия, строительство, энергетика и многие другие отрасли стали объектами российских инвестиций. Мне уже не надо было, как в конце 1990-х, уговаривать бизнесменов - они сами просились к нам. Суммарные российские инвестиции за эти годы

Составили более миллиарда долларов. Где-то в 2007 году, анализируя статистику двусторонних связей, я с радостью увидел, что наши отношения с Россией окрепли настолько, что перестали нуждаться в какой-то особой заботе: стало достаточным просто не мешать им развиваться дальше - и это было самым важным достижением.